Аз есмь Софья - Страница 32

Она смирилась со всем, не бунтовала, ничего не требовала и тихо жила в своем тереме, угасая день ото дня. А Софье как раз такая и нужна была. Одну ее в Коломенское не отпустят, факт, а вот под присмотром старшей царевны — могут. Вопрос — кого выбрать?

Татьяна Михайловна не годилась. Она покамест племяшку не трогала, но пакость подстроить могла, дай только волю. Ой как могла…

Ирина Михайловна? Ей и тут неплохо, при брате.

Мать, естественно, не поедет. Оставалась царевна Анна. Оставалось решить, как познакомиться поближе. Но Audaces fortuna juvat, как говорил умный дяденька Вергилий. Кто это такой, Софья не помнила, а вот с принципом была согласна полностью. Смелому судьба поможет?

Да всегда и с полным нашим удовольствием!

* * *

После очередного воскресного богослужения, Софья и отловила царевну Анну. Специально ждала в коридоре, сбежав от служанок. Бросала мячик об стену, прыгала, а когда появилась царевна Анна, мячик совершенно случайно отскочил не туда, Софья подпрыгнула, но платье оказалось неудобным — и девочка упала. И заплакала, конечно…

И сердце женщины не выдержало.

Девочка была подхвачена на руки, слезки вытерли, утешили, а дальше Софья сама отказалась расставаться с доброй тетей. И попросила сказку.

Выслушала какую-то ахинею об очередной замученной святой, попила у царевны чая — и таки получила приглашение заходить.

Несколько дней она ходила к Анне Михайловне одна. Приручала, успокаивала, влезала в душу, осторожно, исподволь выясняя, в чем причина изоляции. Все оказалось просто.

Анна сама по себе была довольно замкнута. И не самым любимым ребенком. С матерью не сблизилась, с братом тоже, честно слушалась старших, молилась, вышивала, опять молилась — и безропотно подчинялась этому однообразию. Понимала, что ни семьи, ни детей у нее никогда не будет, тосковала, ездила на богомолья, ждала смерти…

Софья ударила именно в то место, где помещалась нерастраченная материнская нежность. И вся любовь пролилась на нее и на царевича Алексея. Хотя на Софью — больше. Девочка специально старалась так устроить и вины за собой не чувствовала.

Да, она все делала специально. Да, она лезла в душу, буквально заставляя женщину выйти из спячки и полюбить себя и Алексея. А с другой стороны — разве от этого кому-то хуже?

Уж точно не ей и не Анне.

Тем более, что царь-батюшка начал строительство школы в неподалеку от Коломенского. Не так, чтобы очень далеко от царской резиденции, минут тридцать верхом. Вот и отлично, Алексей сможет ездить туда-сюда, это полезно для здоровья. А для себя… для себя Софья тоже кое-что планировала. Дайте время, дайте только время…

Царевич Алексей сначала отнесся к тетке настороженно, но потихоньку принял ее и раскрылся. Теперь часть времени дети проводили в тереме Анны Михайловны. Учились, играли, им было хорошо в своем маленьком мире.

А за стенами теремов простирался мир большой и вовсе недружелюбный к детям.

* * *

Васька закашлялся и сплюнул наземь комок мокроты.

Слава богу, без крови. Хотя зимой чахотка ко многим цепляется, из десяти детей двое ее переживают, а то, на улице жизнь не мед с вареньицем…

Да, была у Васьки когда-то и другая жизнь. Жил он с тятенькой и маменькой в деревне, были у него братья и сестренки. Только беда одна не приходит. Во время мора полегли все родные, в землю ушли, как и не было. А он вот остался. Пять лет ему тогда было, всего пять лет. Сейчас уже десятый год потянул, а что он прошел за это время…

После мора Ваську взял к себе местный мельник. Взял, считай, за харчи и место на лавке, пожалел сироту. Или себя пожалел?

Гонял он мальца в хвост и в гриву, батрачил на него Васька с зари до зари, света белого не видя, да только куда денешься?

Что тогда мог мальчишка?

Постоянный голод, плюхи, пинки, зуботычины, тяжелая работа, но Васька оказался крепок и силен. И хитер к тому же. Привык — и смог уворачиваться от самой тяжелой работы.

Привык — и смог подглядеть, куда мельник кубышку прячет. А как пошел ему девятый годок, случилось такое, что бежать пришлось без оглядки. Пал у мельника конек который мешки возил, а в сене обнаружилось несколько стебельков болиголова. Вот только обнаружил их не Васька, а старший сын мельника, Мишка, та еще пакость, соплей перешибить можно, но злобы и спеси на пятерых хватит. И раскричался, что приемыш-де лошадь отравил. А там и до отца с матерью доберется.

Мельник и поверил.

Васька, который это все подслушивал, по старой привычке, едва ноги унести успел. И решил сбежать. Дождался ночи, выкопал мельникову ухоронку — и дал деру.

Куда?

Вестимо, в Москву. Там-то куда как сытнее, чем в деревнях. Да и что ему делать по дорогам? Милостыню просить?

Нет уж.

Был Васька — и не стало его. Зато в Москве прибавилось одним уличным волчонком.

Денег он в первый же месяц лишился — обокрали. Ну да, где уж мальцу против столичного ворья? Поплакал, а потом принялся устраиваться, как мог. Прибился к шайке уличных мальчишек, которые по улицам промышляли, стал помогать, жил с ними, прятался, чтобы не поймали. Кормили, правда, плохо, а то могли и по шее дать, но все ж легче было, чем у мельника. Там-то ему и веревкой доставалось, и кнутом, и мешки ворочать приходилось…

На Москве работа была не в пример легче.

Пьяных мальчишки раздевали, ежели уснул кто под забором, не дойдя до дома. Не так, конечно, чтобы до смерти замерзли, но шапки, сапоги, зимние дохи стягивали. Могли пьяницу и оглушить, наваливались втроем-вчетвером, хватали, что под руку подвернется — это по вечерам.