Аз есмь Софья - Страница 109

109

Вырвавшись со дна жизни, девочки костьми готовы лечь были, лишь бы их туда не вернули. А это значит — место неподалеку от царевны.

Софья помнила всех.

Те двадцать семь, которые вышли замуж, пара так и вовсе за иноземцев и сейчас писали царевне грамотки из Архангельска. И те двадцать пять, которые сейчас были при ней. Четырнадцать — на обучении. Еще тринадцать — то здесь, то там… То у сестры в Кремле, то у боярыни Морозовой, то еще где… пользы от девушек было немеряно.

Нет такого секрета, который не выложит мужчина красивой девушке. Им прогуляться, поулыбаться, в храме на службе постоять, на рынке стакан орешков али медовый пряник купить… а Софье потом читать и думать.

Неспокойно в стране, ой, неспокойно.

Османы опять силы набирают, отец, опять же, здоровьем сдал, а какие его годы?

Жить и жить!

Мать опять в тягости, как ни уговаривали — хоть кол на голове теши. Софья сначала хотела кого-нибудь из девчонок послать, чтобы травки позаваривали, массажи поделали, хоть бы отеки сняли, а потом съездила сама, поглядела на мать — и передумала. Это папаше сорока еще нет, так скоро будет. А матушке-то сорок пять! И в двадцать первом веке таких в роддомах не любят, потому как бывают осложнения. Не у всех, нет. Но — бывают.

Эта беременность давалась Марии Милославской с таким трудом, что без слез смотреть нельзя было. Кожа пожелтела, волосы поредели, пятна пигментные высыпали, отеки — токсикоз во всей красе. Хорошо, если все пройдет нормально. А ежели нет?

Она за это время столько врагов в тереме приобрела, что хоть соли да заспиртовывай! Начиная с недоброй памяти Лобановой-Ростовской, которая никуда не делась — и кончая Анной Морозовой. Стоит только крикнуть, что Сонька-де, нарочно девок своих прислала, чтобы они царицу спортили — и оправдывайся потом пред отцом. Он, конечно, поверит ей, а не кликушам, но у нее ведь и возраст такой… не дай Бог, решит, что ее в терем надо забрать, ой-ой-ой…

Софья уже с ужасом представляла себе, как жить в тереме. Здесь-то она куда как свободнее, вот и сейчас вышли с Алешкой на двор, она плотнее завернулась в соболью шубку, вдохнула морозный воздух.

— Алешенька, как душевно-то!

— Да, у нас тут уютно, в Дьяково. Сонь, я тут в Москву хочу съездить, ты со мной прокатишься?

— А стоит ли?

Февральский морозец ощутимо пощипывал щечки, добавляя румянца.

— Маменьку повидаешь, сестриц… не хочется? Почитай, уж два месяца там не была?

Ну, не была. С Рождества и не была, а сейчас уж конец февраля. И не тянуло. Сплетни ей исправно девочки доставляли, а все остальное — к лешему!

— А ты хочешь, чтобы я с тобой поехала?

— Хочу. Неуютно мне как-то…

Софья поглядела на брата. Внимательно так, пристально…

— Почему? Сказать можешь?

— Нет. Но словно давит что-то…

И как тут не поехать?

* * *

В Кремле Алексей первым делом отправился к отцу, а Софья — к матери. Увидела — и едва не выругалась, забыв про все.

А ведь она этих родов не перенесет, — холодно подсказал голосок из глубины души. — возраст, здоровье, антисанитария…

Но дочь Мария рада была видеть. Кивнула на стульчик рядом с кроватью.

— Присядь, поговори со мной, Сонюшка… а вы все оставьте нас.

Софья послушалась. Взглянула такими глазами на девок и боярынь, что те втрое быстрее к дверям кинулись. Оно и неудивительно — злоба была на некрасивом личике. Бешенство и холодная ярость. В таком состоянии сначала бьют, а уж потом говорят за что. Единственная, кто замешкалась — Анна Морозова, но и на нее Софья смотрела в упор, глаза в глаза, пока та взгляд не отвела и дверью за собой не хлопнула.

Мария на дочь смотрела пристально.

— Взрослая ты стала, Сонюшка.

— Пришлось. Матушка, ты о чем со мной поговорить хотела?

— Ты ведь с Алешей время проводишь…

— Не без того.

— Батюшка уж говорил намедни, что тебя стоит обратно в Кремль позвать. Пади ему в ноги, умоляй не делать этого.

Софья чуть не подавилась.

— Почему?

— Гиблое это место, Сонюшка. Мою жизнь съело, твою сожрет, коли позволишь. Завидовала я тебе. Хоть и ребенок ты, а вот ведь как повернуть сумела. Вырвалась!

— Матушка, я и тебя бы забрала к нам в Дьяково, ежели ты позволишь. У нас там тихо, спокойно, соловьи поют…

— Соловьи… послушать бы еще раз. Да уж не доведется…

— Маменька…

— Помолчи, Сонюшка, и послушай. Я за свою глупость заплатила полной мерой. Царицей стать восхотела, дура… Пара годков пройдет — царь Алешеньке супругу подыскивать станет. Ты при нем тогда быть должна. Как хочешь, но должна.

— Для чего?

— Соня, прошу тебя, не дай с другими сделать то же, что со мной сделали. Ежели найдет себе Алешенька невесту по сердцу… я ведь не слепая. Вижу, как твои девушки вокруг Марфуши вьются, вижу, как они ходят, как слушают… ты рядом с собой людей собираешь, — голос женщины понизился до хриплого шепота. — Никто другой пока это не приметил, окромя меня. А я молчала, потому что ничего во вред брату ты не сделаешь. А на пользу… сделай так, чтобы он счастлив был.

— Сказать легче, — буркнула Софья, не обрадованная материнскими откровениями. Это Мария может полагать, что она тут самая умная, а на поверку как бы еще десятка не оказалось. Интересно, на чем девчонки спалились?

— Обещай мне, Сонюшка. И когда у Алеши жена появится — ты ей другом станешь. Не дашь невинную душу губить этими теремами проклятыми!

Темные, как у самой Софьи глаза, горели лихорадочным огнем. Почти прозрачные пальцы сомкнулись на запястье железной хваткой. Софью, впрочем, этим впечатлить было сложно.

109